"Я помню первый день войны..."

Сергей Жуковский

(генерал-полковник авиации в отставке)

На рассвете 22 июня 1941 года личный состав был поднят по сигналу боевой тревоги. Послышались возбуждённые голоса летчиков, направлявшихся к самолетам, повторялось слово: «Война!»

– Значит настоящая тревога, сказал я комиссару эскадрильи Саше Кабанову, и мы быстро устремились из палаток на КП полка.

Командир сообщил нам о нападении немцев и о немедленных ответных боевых действиях с нашей стороны.

По прибытии на КП эскадрильи заслушал доклад адъютанта о том, что летчик в сборе, самолеты готовы к вылету. Я поставил боевую задачу: действовать по прикрытию наземных войск и объектов на границе северо-западнее Гродно: и при встрече с противниками уничтожать их немедленно.

Набирая высоту, я отчетливо видел зарево многих пожаров. Вся местность под крылом отсвечивала молниями артиллерийского и зенитного огня. Встречи с самолетами противника долго искать не пришлось. Вот и они. Падает один фашист, второй горит, нарушен боевой порядок противника. Третий самолет как-то неуклюже переворачивается через крыло и пытается пикированием уйти, тут я его и настигаю, в упор расстреливаю. Боевой счет открыт! Из первого боя эскадрилья вышла, однако, без потерь, имея в активе сбитые и поврежденные самолеты противника. Все благополучно приземлились на аэродроме. Короткий разбор, подготовка самолетов и … новая боевая задача.

Взлетали по готовности, мелкими группами и даже одиночно, так как экипажи только что приземлились и механики едва успевали готовить материальную часть, вооружение.

Массированного воздействия на противника не получилось, и мы с горечью смотрели на горевшие на земле наши самолеты.

В тяжелом воздушном бою, который завязался над аэродромом, несмотря на количественное превосходство истребителей противника, было сбито и повреждено 10 фашистских самолетов. Были потери и у нас.

Летчик полка в условиях частых налетов противника в первый день войны совершали по 8-10 боевых вылетов.

Валентин Андреев

Валентин АндреевИз письма 30 июня 1941 г., которое он отправил из Могилева в родную деревню Шудзялуд Тыловайского района.

«Добрый день!

Пишу в далекий родной край. Привет вам, дорогие папа, мама, сестра, тетя, племенники, от вашего сына и свояка фронтовика Валентина. Пишу спеша, под свист немецких пуль и разрыва снарядов и бомб, под гул, шум и стоны раненых товарищей.

Во-первых, я вам сообщаю, что в бой вступил 22 числа в 8 часов утра, а он начался в 4 часа, и, таким образом, успели принять всю тяжесть начального удара немецких фашистов. Несмотря на это, мы отходили в полном порядке до 24 июня. 25 числа из наших рядов вышел Александр Васильевич Осотов с товарищами. Но куда они девались, неизвестно: или их убили, или они попали в плен. Вероятнее всего попали в плен. Родным Осотова сообщите, что я о нем ничего не знаю, иначе это будет большим ударом для его матери. О других товарищах ничего не знаю.

25 числа нам, с моим орудием и отделением, пришлось отражать натиск танков, где мы их уничтожили около 10 штук, но 11-й не успели. И так как наше орудие было разбито и 3 моих товарищей ранены, мне пришлось лично вынести их на безопасное место от танков, которые притесняли своим пулеметным, орудийным огнем, колесами. Перевязал раны и с большим трудом смог отправит в тыл, а сейчас где они, сам не знаю. Сейчас я совершенно оторван от близких, знакомых, и после тог, как разбили мое орудие, мне пришлось включиться в стрелковую роту, которая была в обороне по борьбе с воздушным десантом и действует сейчас в районе Могилева, где служил Масленников Яков.

Пока мне нет никакой опасности для жизни. Я прекрасно понимаю, скольких забот для вас стоило узнать обо мне и сколько было пролито слез, но преждевременно не переживайте».

Из воспоминаний бывшего красноармейца 9-го пулеметно-артиллерийского батальона И. Васильева

«…примерно в 10 часов мы увидели отступающих пехотинцев и пограничников. Их полным-полно набилось в наши доты, как занятые гарнизоном, так и недостроенные. Немцы вели огонь по дотам из орудий. Бой продолжался.

Военный интендант 152-го корпусного тяжелого артполка И. Д. Головченко:

«К 6.00 22 июня мы заняли позиции на берегу Нёмана. В 10.00, не сделав ни единого выстрела, мы должны были отступить. По пути в Скидель мы влились в оборону, которую организовал полковник из пограничников».

К. Т. Мазуров

государственный и политический деятель, один из организаторов и руководителей партийного подполья и партизанского движения на Беларуси

К. Т. Мазуров «Несколько минут потребовалось, чтобы кое-как одеться. Поднял трубку телефона. Молчит. Тогда еще не знал, что примерно в 2 часа ночи в Бресте заброшенные через границу диверсанты и местная агентура фашистов вывели из строя телефонную связь, в том числе и со штабом армии, находившимся в Кобрине. Повсюду погас свет, перестал действовать водопровод.»

Са слоў бабулі Марыі запісала А. Андрыевіч

Бялынецкі раён

Помню, раніцай таго дня я пайшла ў гарод палоць грады. І праз колькі часу бачу – сын Андрэй ля варотцаў стаіць, рукой махае: «Ма-а, кідай усё… Вайна! Германія фашысцкая на нас напала!» І затрымцела я ўся, сэрца крывёю аблілося, заплакала… Адразу сын старэйшы згадаўся, Грышачка мой, ён у войску служыў, восенню меўся вярнуцца, танкістам быў. А вось гэты, Андрэй, той жа восенню служыць павінен быў ісці. А-а, дзетачкі мае! І ўжо ад нейкага горкага камяка непрадыхнуць. Вёска тады бы замерла ўся. Ні радыё, ні газет ніякіх не было, адны чуткі, самыя розныя… Што ўжо дзесьці рэчкі чырвоныя ад крыві, што нашы адступаюць… Бабы плакалі, галасілі, і я таксама плакала. Грышачка ўжо, можа, ваюе дзесьці, а дома ж яшчэ тры сыны, і тры дачушкі маленькія.

А праз колькі дзён салдацікаў нашых пабачылі, у вёску яны зайшлі. Муж мой нават пагаліў дваіх, і яны ўсё казалі: «Не плачце, людзі… Мы абавязкова вернемся. Гэта часова адступленне, збярромся з сіламі, раздушым фашысцкага гада! ». Слухала я, а сэрца плакала… чула яно, што гора будзе доўгім, доўгім.

Надзея Захарава

былая партызанка

Я адпачывала ў санаторыі «Лётцы», што пад Віцебскам. За кіламетр ад Лётцаў, па той бок чыгункі, знаходзілася вёска Навікі. У ёй жылі мае бацькі, сябры, знаёмыя. Апошнія два гады мне часта даводзілася бываць дома: пасля Віцебскага педагагічнага вучылішча я працавала настаўніцай у Чырвонагорскай сямігадовай школе Сенненскага раёна. Пасля адпачынку збіралася ехаць да мужа Івана Валогіна, які служыў у Брэсцкім гарнізоне.

22 чэрвеня быў надзвычай ясны, сонечны дзень. Я прачнулася вельмі рана і пайшла да возера майго дзяцінства: калісьці мы, малыя, чакалі на беразе бацьку з рыбалкі. Ён прычальваў, аддаваў нам вядро, у якім плёскалася рыба, і мы, шчаслівыя, беглі дадому… Выпадкова глянула на гадзіннік: я ж спазнілася на сняданак. Пайшлі ў сталоўку. Здалёк убачыла адпачываючых, якія чамусці стаялі на вуліцы. Яны былі пахмурныя, трывожныя. «Што здарылася?» – запыталася. Нейкая жанчына адказала: «Хіба вы не ведаеце – вайна пачалася!»

Напэўна, я пакрывіла б душой, калі б казала, што адразу ўсвядоміла сэнс гэтых страшных слоў. Мне было 21 год, я была аптымісткай і цвёрда верыла, што савецкая армія самая непераможная.

Мужчыны-адпачываючыя вырашылі ісці ў Віцебскі ваенкамат, я пабегла ў вёску, да бацькоў. Хвалявалася за мужа – там, напэўна, ужо ідзе сапраўдная вайна. (Только праз год мне далі нумар «Правды» з артыкулам «год тому назад, в Бресте», у якім расказвалася пра мужнасць і гераічнае супраціўленне байцоў Брэсцкай крэпасці). Хвалявалася за рождных – мае сёстры і брат жылі і працавалі ў Віцебску, у іх былі маленькія дзеці. У нас пакуль было ціха, і бацькі папрасілі мяне з’ездзіць у Віцебск, каб дапамагчы ім.

Мая Драбышеўская

г. Мінск

Той дзень быў сонечны і гарачы, а ў маёй памяці ён застаўся пахмурным – ад страху і слёз. Памятаю, як уся сям’я замерла ля рэпрадуктара: вайна! На тварах бацькоў – разгубленасць і пакута. Мы, тры сястры, тры меленькія дзяўчынкі Ніна, Ліда і Мая, у жаху прыціснуліся да мамы: што цяпер будзе? 

Ужо праз гадзіну наш бацька Сідар Міхайлавіч Балакаў, інструктар Свяцілавіцкага райкама партыі, быў мабілізаваны, а мы ў другой палове дня разам з сем’ямі раукамаўскіх работнікаў выехалі ў эвакуацыю. У спешцы нават не падумалі ўзяць цёплыя рэчы, былі ўпэўнены, што вайна да восені скончыцца.

Рушылі арганізавана, на павозках, брычках, у бранскім напрамку. У вёсцы Стаўбуны мы сустрэліся з бацькам. Атрад, ужо сфарміраваны для адпраўкі на фронт, спыніўся ля бэзавага гаю: чакалі сем’яў, каб развітацца. Кароткім і цяжкім было гэтае развітанне. Слёзы, галашэнні, крыкі… Усе разумелі, што могуць не пабачыцца ніколі.

Уладзімір Мацвеенка

Уладзімір Мацвеенка Я нарадзіўся ў Мнску і жыў з бацькамі па вуліцы Чычэрына, непадалёку ад Траецкага базару. Вайна прышла да нас на трэці дзень, 24 чэрвеня 1941 года. Наляцелі нямецкія самалёты, і пачалося нешта жудаснае, страшэннае. Свіст, выбухі бомбаў, мора агню, крыкі і лямант людзей – усё гэта ў хмарах чорнага дыму злілося ў нейкі кашмар. Мы беглі з горада. Мама несла сястрычку, я – трымаў за руку малодшага брата. Раптам мама схапілася, што не ўзяла дакуметы і, перадаўшы сястру мне, з нашым меншым братам кінулася назад.

Агонь падступаў з усіх бакоў. Я ўбачыў настаўніцу, якая з дзвюма дачушкамі бегла па вуліцы. 

– Бяжым хутчэй! – крыкнула яна. І мы рушылі за горад. Ледзь паспелі выскачыць на балота, якое было перарэзана меліярацыйнымі каналамі. Яно пачыналася каля цяперашняй Камароўкі і прасціралася амаль да Балотнай станцыі. Раптам зноў наляцелі нямецкія самалёты. Усе, хто прыбег туды, кінуліся хавацца ў канавы. Ад выбухаў бомбаў зямля хадзіла хадуном.

Да вайны ва ўсіх школах былі гурткі БГПА (будзь гатовы да працы і абароны). Там на занятках нас, школьнікаў, вучылі : калі выбухне блізка снарад ці бомба, трэба адкрываць рот, каб не парваліся барабанныя перапонкі ў вушах. Я адкрыў рот, а сястра ж была маленькая, яшчэ не разумела нічога. Я шчыкнуў яе за руку, і яна заплакала, адкрыла роцік. 
 

Павел Місько

пісьменнік

Павел МіськоСяло плакала-галасіла. Скрозь па вуліцы групкі людзей – старыя мужчыны, падлеткі, найбольш – жанчыны праводзілі калону мабілізаваных. Асабліва развярэдзіла жаночыя сэрцы тое, што ў строй стала мажная каця – акушэрка з санітарнай сумкай у руках. Яна была для ўсіх кумой, хросная маці, родным і блізкім чалавекам: усіх нас, дзяцей, прымала на свет!

У адной з купак людзей не знаходзіць сабе месца брыгадзір. Не ведае, куды падзець малако, ранішні ўдой з фермы.

– Не да млека, калі немец недалека, – зрыфмаваў свой чарговы досціп Кірылка-балагур, ён жа сталяр. Пастух, старэйшы «куды пашлюць».
– Не выліваць жа ў канаву! Людзям раздавай! – параілі жанкі. У гэты час яго сын Алёшка вынес фанерны шчыт на трынозе. Да шчыта прыклеена старонка газеты. На ёй выгалем, круг у крузе, намалявана мішэнь, у цэнтры напісана лічба «10».
– Во тут Гітлер сядзіць, паказаў на дзесятку Алёшка.

Мы, ўзброеныя рагаткамі, бяжым на аселіцу, бліжэй да дарогі-гравейкі. Там «куляў» – каменчыкаў, каб страляуь з рагаткі, хоць жменямі бяры. Ідзем хутка, у нагу, нават песню спяваем «Калі вайна-мяцеліца пачне гуляць, павінны ўмець мы цэліцца, умець страляць!»

Галя Соколова (Ахрамович)

в 1941 г. 12 лет

Июнь 1941-го. Подходила к концу первая смена в пионерском лагере «Ратомка» под Минском. В воскресенье 22 июня я проснулась, как многие мальчишки и девчонки, задолго до подъема от какого-то немыслимого гула. Повыходили с дач и со страхом задирали головы к небу. А небо – в черных крестах самолетов.

Начальник «Ратомки» принял решение эвакуировать пионерлагерь. Это уже был вечер 23 июня. Со страхом глазея в небо, где в любую минуту могли показаться фашистские самолеты, мы, наспех прихватив часть постельного белья и продуктов питания, оставили пионерлагерь. Будто по раскаленной тропе, шли по такой знакомой дорожке, пока еще окаймленной васильками и ромашками. Брели к железнодорожной станции.

Отправления ждать долго не пришлось. Вагоны со странным скрипом тронулись. Ехали медленно, с частыми остановками. От Ратомки до Минска всего-то двадцать километров, но ехали вечер, ночь…Измученные, наконец, добрались до Минска и увидели в ночи: город в огне пожаров. У вокзала простояли до утра. Едва наступил рассвет, оказались под бомбежкой. Началась паника. Если бы не наш начальник дядя Моня, как мы его звали, сказать не берусь, чем могла бы закончиться паника. Дядя Моня сумел всех успокоить…

Ольга Позняк

в 1941 г. 10 лет

Ольга Позняк 3 июля 1941 года в группе детей санаторного детского лагеря «Ратомка» прибыла в город Хвалынск. Воспитывалась в детском доме № 1. 

В июле 41-го в Хвалынске было тихо и красиво, а нам, эвакуированным подротскам, не до покоя и не до игр. Уж слишком одолела тоска по родным и близким, лставшимся в родной беларуси. Где они? Живы ли?

Приехав в Хвалынск, сначала я с группой минчан оказалсь в Третьем Черемшане, в одном из домов отдыха Хвалынска. Помню, мы, девочки, скучились в кружок и плачем. Были почему-то убеждены, что все родные погибли и что больше никогда не вернемся в Минск. А зачем же тогда жить? Но пришла воспитательница, погладила нас по головкам и долго-долго уговаривала нас не поддаваться унынию.

Через месяц нас из Черемшана перевели в детский дом. Почти до самого начала нового учебного года остро стоял вопрос: пойдем ли в школу? Не было же ни учебников, ни одежды приличной. Но 1 сентября строем пошли в школу, с сумками и полевыми цветами в руках.

Лилия Гуль (Соскина)

в 1941 г. 8 лет

Из детдомовской жизни (детский дом № 7 в Хвалынске) особо запомнилась встреча с мамой. Когда мне сказали, что приехала мама и ждет меня (в то время я была на берегу Волги), я сразу бросилась к своему детскому дому. Открыла дверь комнаты интерната и увидела маму, а рядом с ней младшего братишку Леву. «Мама! Мамочка Наконец-то!» – я бросилась к родненькой, к братишке… Мы плакали от радости встречи. Потом всю ночь не смыкали глаз, смотрели друг на друга. Казалось, что все это сон, что стоит закрыть глаза и открыть их снова – и мама исчезнет…

В Минск возвращались в товарном вагоне, в эшелоне с солдатами. Солдаты наперебой кормили нас хлебом, консервами и сгущенным молоком.

А когда мы оказались в Минске, то стало жутко. Минска и не было – кругом одни руины…

Алена Мімрык

Алена Мімрык За вайну ў Беларусі загінуў кожны чацвёрты. А мы хавалі адразу чатырох: маці, сястру, бабулю і дзядьку Сяргея. У час налёту фашысцкіх бамбардзіроўшчыкаў на Мінск ужо на другі дзень вайны мае родныя прынялі жудасную смерць.

Як цяпер памятаю, быў ціхі сонечны ранак. Раптам аднекуль здалёк пачуўся глухі гул. Ён усё набліжаўся. Мы з маці выскачылі на ганак і ўбачылі страшэннае відовішча: проста на нас з баку аэрапорта ляцяць самалёты. Я налічыла іх 34. Як прывіды з чорнымі крыжамі. Вось яны ўжо над нашым агародам. Маці схапіла мяне за плячук: 

– Лезем у склеп!
– Трэба Таню апрануць. – І я кінулася ў бакоўку да Тані.
– Сястрычка сядзела на ложку і гуляла з лялькай. Яна пазірала на мяне блакітнымі вочкамі і старалася дакрануцца да шчакі, каб пацалаваць. Я апранула ёй сукенку, узяла ў рукі сандалікі. І тут навокал усё затрышчала, заварушылася, над намі ўзняўся вогенны слуп. Сцяна бакоўкі абвалілася, нешта моцна выцяла мяне па галаве, прыціснула да сцяны, і я страціла прытомнасць. Адчулася ад гарачыні і болю ў галаве. «Гэта бомба – скеміла я. – Трэба ратавацца хутчэй». Схапіўшы малую пад паху, праз агонь і дым пачала прыбірацца на двор.

Пачалі збірацца людзі. Нехта прынес бінт, перавязаў мне галаву, даў папіць вады. Пра тое, каб тушыць агонь, ніхто не думаў. Калі дагарэлі бярвенні і засталіся адны галавешкі пачалі шукаць сваіх родных. 

Маці ляжала ў склепе. Правая скронь была прабіта асколкам. Па ўсім відаць, што яна вельмі пакутавала ад агню і дыму, прыкрываючы твар анучай. Так і застылі яе рукі.

Мікалай Паўлавіч Лобан

беларускі пісьменнік, мовазнаўца

Мікалай Паўлавіч Лобан «Быў халодны чэрвеньскі дзень. Я стаў у сем гадзін раніцы і сабраўся ў лес загараць і рыхтаваць наступны экзамен (гісторыя СССР). Менчане цэлымі сем’ямі накіроўваліся ў парк. Я адшукаў ёмкае месца і распалажыўся. Лес шумеў ад паўночна-заходняга ветру, і аглашаўся песнямі моладзі. Моладзь ішла атрадамі па леме. Сяды тады праходзілі звеннямі чырвонаармейцы з вінтоўкамі на перавес у поўнай баявой гатоўнасці.

Штось не чыталася. Я вымушаны быў пакінуць лес і ехаць назад. На вуліцы Карла Маркса стаяла міліцыя. Загудзела сірэна, абвяшчаючы трывогу. Усе беглі па вуліцы абмінаючы міліцыянераў, якія заганялі ў пад’езды. Так ледзь дабраўся да універсітэта. На сходках стала некалькі чалавек і сярод іх наш выкладчык гісторыі Шабуня з процівагазам. На лаўцы я убачыў Вальштэйна.

–Як вам гэта падабаецца? – запытаў ён мяне.
–Звычайна, – адказваю я, – патрэбна-ж рыхтаваць насельніцтва.
–Як рыхтаваць? Вы нічога не ведаеце? Вайна!»

Янка Маўр

пісьменнік у Мінску, у сваім дзённіку напісаў

Янка Маўр 24 июня. 9 часов – стальной густой треугольник из 40 самолетов. Город запылал. А дальше – через каждые 15 минут. «Хоть бы передышку дали!» – крикнула одна женщина в очереди за хлебом. Пришла страшная ночь. Море огня и дыму. Часа в два вдруг взрывы бомб. Но самолетов нет. Оказывается, это были бомбы замедленного действия.

25 июня. Продолжение бомбардировки. Самолетов немного, но методично, через 15-20 минут. Наши зенитки немного подстреливают, но стычки в воздухе ни одной. Немцы полные хозяева; летают низко. Утром узнаем, что город оставлен властями. Каждый стал думать о себе, т. е. пешком, кто в чем был, ринулись на восток.